Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Дорога вгрызалась в скальный лабиринт. Рыскала собакой, потерявшей след; взбиралась в гору, чтобы круто рухнуть вниз. Тиринф и Аргос разделяли жалких полсотни стадий. Но здесь, среди острых гребней, изуродованных провалами расселин, у каждой стадии вырастало сто хвостов. По небу, гонимые ветром, мчались флотилии облаков. Гелиос с трудом пробивался меж парусами армады. Из-под копыт его коней летели кровавые искры, поджигая вершины холмов. Колесница — ладья в шторм — карабкалась на окаменевшие морские валы. Спуск сопровождался оглушительным грохотом. Персей стоял, как вкопанный. Ноги — корни дикой смоковницы — вросли в дощатое днище.

«Дедушка никогда не кувыркнется через перила. Даже на полном скаку. А я буду еще лучшим возницей…»

Колесница содрогнулась, и Амфитрион больно прикусил язык. Поездка представилась мальчику бегством. Косматый под стенами Тиринфа; хуже того — он в городе, а мы бежим, спасаемся… Амфитрион обернулся, до хруста выворачивая шею. Нет, Тиринф скрылся из глаз. За ними гремела колесница Кефала. Вцепившись в вожжи, юноша до крови закусил губу — он с трудом удерживал шаткое равновесие. Зато Тритон, привычный к качке, сиял от восторга. Впервые в жизни тирренец ехал, а не шел или плыл. Мальчик от всей души позавидовал Тритону. Вот уж кого не мучили дурные мысли! У него вообще с мыслями не очень…

— Дедушка!

Персей еле заметно кивнул: говори, мол.

— Есть такая богиня — Левкофея?

Персей кивнул еще раз.

— Она морская?

— Морская, — дед нахмурился. — А тебе зачем?

— Тритон говорит, что она — его мама…

Персей молчал. Мальчик уже решил, что разговор исчерпан, но дед вдруг ответил. Вполголоса, не заботясь, слышит ли его внук; обращаясь скорее к прошлому, чем к настоящему, мигом навострившему уши.

— Ее звали Ино. Ее муж правил в Орхомене. Она была родной теткой Косматого. Его кормилицей. И первой, кого Косматый лишил рассудка. Она возненавидела всех детей, кроме него. Пыталась погубить детей мужа от первого брака. Муж взял другую женщину — чужими руками убила и ее детей…

Топот копыт. Стук колес. Бронза слов.

— Когда она сварила в кипятке собственного ребенка, муж кинулся на нее. Хотел прикончить, как бешеную собаку. Убегая от мужа, Ино бросилась в море. С младшим сыном на руках…

— Они утонули?

Амфитрион не видел связи между богиней Левкофеей и этой жуткой историей.

— Да. Но к ним снизошел Посейдон. Так земная Ино стала морской Левкофеей. А ее сын — пастухом дельфинов. Говорят, к богине вернулся рассудок, утраченный смертной…

— Она грозила Косматому пальцем! Когда тот захватил тирренскую ладью! Тритон рассказывал: она грозила, а он стеснялся…

— Пальцем? Я бы на ее месте утопил самозванца. И были бы квиты. Хотя… Ино любила Косматого больше жизни. Любовь прощает многое. Иногда — все.

— Смертная стала богиней? Разве так бывает?

— Редко, но бывает. На Олимп ей, конечно, не взойти. А так… Энносигей[48] властен в своей стихии.

Словно в ответ, раздался громкий хруст — и колесница завалилась набок. Не иначе, Колебатель Земли услышал сына Зевса! Амфитрион вцепился в борт, с трудом избежав падения. Хорошо еще, что лошади встали, как вкопанные. Это их дедушка удержал… Персей проводил взглядом колесо, катящееся прочь, и спрыгнул на землю.

— Знамение. Заночуем здесь.

9

Странное это было место. Тут сходились две дороги: одна — на Аргос, другая — к Лерне. Холмы расступились; на площадке, что открылась путникам, стояла пирамида, сложенная из грубо отесанных камней. Колесо подкатилось к темной щели входа и упало. Из пирамиды, похожей на базальтовый шалаш циклопа, никто не вышел.

— Шевелитесь. Скоро стемнеет.

Эхион распрягал лошадей с отменным равнодушием. Судя по спарту, ночлег под открытым небом подразумевался с самого начала, и колесница сломалась бы в любом случае. Тритон сунулся помогать, едва не получил копытом в лоб — и удрал таскать поклажу.

— Это священное место? — спросил Кефал. — Чей-то храм?

— Это место битвы.

— Кто здесь сражался?

— Мой дед Акрисий, — хрипло ответил Персей. — И его брат Пройт.

На этих словах Гелиос прорвался сквозь боевые порядки облаков. Солнечное копье наискось ударило в пирамиду. На камнях проступили рельефы: щиты. Круглые и похожие на башни. С изображениями чудовищ и кораблей, львов и борцов. Десятки, сотни щитов, окрашенных багрянцем заката. Из базальта сочилась кровь, пролитая давным-давно. И провалы теней — двери в царство Аида.

— Однажды я проезжал здесь впервые. Много лет назад. У моей колесницы отлетело колесо…

Щитоносная пирамида дохнула холодом. Наверное, вспомнила Персея — юного, пылкого. Из щели выползла змея, быстро скрывшись в осыпи.

— Я заночевал у памятника. И видел сон. Позже я узнал: тут многим снятся сны. Иногда — вещие.

Мальчик изнывал от желания узнать, что приснилось дедушке. Но Персей счел, что сказал достаточно. Он встал у входа в пирамиду, привычно заложив руки за спину. «Неужели, — испугался Амфитрион, — дедушка решил ночевать внутри?! Сейчас заставит всех туда лезть…» Памятник напоминал гробницу. «Глупо бояться мертвых. Их тела — прах и пепел. Их тени бродят в подземном царстве…»

Доводы разума пасовали перед биением сердца.

Кефал разделял чувства мальчика. Бледный, юноша отступил за колесницы — как за стены цитадели. К счастью, Убийца Горгоны не отдал страшного приказа. Вздохнув с облегчением, молодежь кинулась стреножить лошадей, складывать очаг, таскать хворост… Тени от холмов удлинялись, спеша накрыть место ночевки. Ветер свистел в можжевельнике на склонах. Все время казалось, что за людьми оттуда наблюдают. Жару дня сменила вечерняя прохлада. Амфитрион озяб, покрывшись «гусиной кожей». Костер загорелся очень вовремя. Языки пламени с жадностью лизали дерево, сухой горбыль стрелял искрами, и они уносились ввысь, к звездам, невидимым за облачной пеленой. Эхион возился со строптивым колесом, браня пыхтящего от натуги Тритона:

— Поднимай, дурень! Да не за ось, за днище…

После ужина, когда Амфитрион, завернувшись в теплый — спасибо маме! — плащ, уже предвкушал вещий сон, Эхион молча ушел в ночь.

— Куда это он?!

— Он спарт, — Персей лежал на спине, глядя в небо. — Клык Ареева Змея. А здесь дремлет война. Если Эхион заснет, в нем проснется боевое безумие. Мне не хотелось бы его убивать…

Слова деда утонули в руладах сверчков.

ПАРАБАСА. СНЫ АРГОССКИХ ЩИТОВ

…Строй сломался. Началась резня. На поле царила бронза. Золотистый металл, медь и олово. Альфа и омега, начало и конец. Бронзой вспарывали животы. Отсекали руки. Подрезали сухожилия. Кто утратил оружие, хватался за камни. Камнями расшибали головы. Крик рвал рты. Ярость жгла сердца. Жизнь дарила смерть. Кто их различал? — никто. Тени сражались с живыми. Живые топтали мертвецов.

— За Аргос!

— Аргос!

— А-а-а…

Застревало копье в щите. Меч находил брешь в доспехе. Стрелы язвили роем диких пчел. Дротик гремел о шлем. Обломок базальта дробил голень. Хрустело древко из ясеня. Убитый падал на раненого. Трещали ребра. Хрип стыл в глотке. Палицы уродовали носы и скулы. Щербатая секира мозжила черепа. Бесились кони у опрокинутой колесницы. Бронза пировала. Бронза пила по-фракийски, не разбавляя.

— За Аргос!

Мальчик бродил меж бойцами. Бронза миловала его. Копье пролетало, не задевая. Меч ударял мимо. Стрела жалила другого. Легкий, как дым, неуязвимый, как дым, Амфитрион не боялся. Для этого мальчика готовили с детства. Фобос и Деймос[49] навещали других. Гость на бранном пиру, Амфитрион знал, что спит. И знал, что наяву — однажды! — все будет именно так. Будни; изнурительный труд бойца. Сон выжег в нем всю воображаемую прелесть войны.

— А-а…

Бойцы были на одно лицо. Подобное воевало с подобным. В каждом узнавался дедушка Персей. В каждом узнавался и он, Амфитрион. Внешность передавалась по наследству, как щит и меч. Если пойти вспять по реке времен, найдешь себя. На середине пути из Аргоса в Тиринф сошлись близнецы — Акрисий, дедушкин дед, и его брат Пройт. Кто бы ни сражался в рядах армий — сражались они, враги с мига зачатия. Сегодня Акрисию достанется аргосский венец, а Пройту — бегство в Тиринф. Впрочем, близнецы были так похожи в своей ненависти, что судьба легко спутала бы победителя и побежденного.

Кому — венец? Кому — бегство?

Брат бился с братом. В них, как в глади воды, отражался дедушка Персей. В дедушке — внук, идущий по полю битвы. Вокруг убивали и умирали. Век бронзы, не знающий родства. Мальчик не понимал, что хочет сказать ему сон. И кусал губы от бессилия.

«Я хочу быть твоим другом», — сказал Косматый.